Аджаль

Автор: Марина Илмарин Яковлева

 

Аджаль

 

(События рассказа разворачиваются во времена первых контактов России и Средней Азии, когда таким понятиям, как чайхана, сардоба и т.д. еще только предстояло стать частью современных российских реалий. Все персонажи являются вымышленными, возможное совпадение с реальными историческими лицами случайно.)

 

- Серж, а ты ведь так толком и не рассказал, что же с тобой приключилось в Турции. – с легким укором произносит еще молодой мужчина.

- Право, не о чем рассказывать. – собеседник легко отмахивается от ежедневно повторяющихся расспросов как от надоедливой мухи.

- Если не о чем, то почему ты все время таскаешь с собой эту дешевую арабскую безделушку? Или это напоминание о страстной горячей любви какой-нибудь турецкой красавицы?

- Ну что же, слушай эту историю, коли тебе охота. И верни мне дешевую арабскую безделушку, как ты изволил выразиться, это воронцовский подарок…

 

Встретились мы совершенно случайно в Турции в 1917 году. Это было тяжелое для меня время, полное поисков новой жизни, мучительно-бесполезных попыток оставить позади прошлое и бросить цепляться за страну, внезапно ставшую такой чужой и страшной. Я словно в бреду бродил по улицам, стараясь забыться. Мне не хотелось видеть соотечественников, столь же безутешных в общем горе, что и я сам. Я бежал ото всех, ни капли не опасаясь быть убитым портовым воришкой, мстительным карточным шулером или фанатичным мусульманином. Признаться, тогда я желал смерти, пусть и не ища ее.

В карманах в тот вечер у меня еще было несколько монет, оставшихся от проданного жадному толстому торговцу с красной мордой фамильного ожерелья, и я, завернув в узкий, почти безлюдный переулок, спустился в чайную.

Отсутствие спиртного в стране с лихвой компенсировалось курительными дурманящими травами. Официально ввоз и распространение подобных зелий запрещались и временами на людных площадях предавали публичной казни попавшихся торговцев, тем не менее гашиш, коноплю и опиум можно было легко найти практически везде.

Не обращая решительно никакого внимания на умолкнувших и бесцеремонно разглядывающих меня посетителей, я удобно расположился в самом темном углу и знаками потребовал от хозяина кальян с коноплей. По привкусу дегтя на языке я понял, что его давно не мыли, но апатия и безразличие к собственной судьбе не позволили мне испросить другой. Я закрыл глаза, откинулся на подушки и уже было начал погружаться в приятную тягучую дрему, когда кто-то робко похлопал меня по плечу.

Передо мной стоял старик в белом балахоне, подобный сотням таких же на улице. Он посмотрел на меня, почему-то радостно и немного сочувственно улыбаясь, и присел рядом, не называясь и не спрашивая моего имени, что в тот момент устраивало как нельзя кстати. Я внимательно вгляделся в его загорелое лицо, улавливая славянские черты. Определенно этот человек был славянином, хоть и прожил многие годы на Востоке. Мужчина молчал, не решаясь заговорить, так что я несколько грубо поинтересовался, что ему нужно. Казалось, мне потребовалась вечность, чтобы понять, что обращался он на чистом родном русском языке. Признаться, просьба его меня удивила: не найдется ли с собой обычного табака. Я достал портсигар. Сморщенной, но все еще крепкой и сильной рукой он вытащил несколько папирос, распотрошил их и набил табаком маленькую трубку.

Поблагодарив, он собрался было уходить, но я удержал его. На нашем корабле я не помнил никого, похожего на этого человека, хотя было в нем что-то неуловимо знакомое. - Откуда вы?
- Я? Был из России, но когда-то давно.
- Из России? Кто вы и как здесь оказались? Или вам тоже пришлось бежать, позорно поджав хвост, спасая жизнь, теряя при этом ее смысл?
- Мне? Нет, я не бежал...
И он поведал мне свою историю. Временами я терял нить его рассказа, но кое-что помню до сих пор так, как если бы это случилось со мной…

 

Когда все это началось? Когда я появился на свет в родовитой дворянской семье, став четвертым отпрыском графа и графини Воронцовых? Или когда, опьяненный радостями юности, пустился во все тяжкие, не пропуская ни одного кабака и ни одной девицы? Или же тогда, когда был удален от двора и отправлен с дипломатической миссией в эту варварскую, богом забытую страну после очередного удачного похода по чужим женам? А, впрочем, не важно, ведь ничего уже не изменить.

Вот уже которую неделю длилась моя поездка. Мы давно покинули пределы России и медленно пробирались в глубь Азии. У меня под рукой лежали верительные грамоты эмиру Бухарскому, а небольшой отряд солдат под командованием полковника Семенова охранял обоз с дарами от императора.ⁱВсего же нас было трое, если не считать нанятых нами проводников, способных хотя бы несколько слов выговорить по-русски: пожилой полковник Семенов, наискучнейший собеседник, военный топограф подполковник Оффенбах, чопорный и слишком правильный как все немцы, и я.

Наш путь тянулся вдоль ленты садов и селений, однако с тем же успехом он мог бы пролегать по бесплодной пустыне, ибо местные жители принимали нас за демонов и гнали прочь.

…Мы миновали развалины какого-то древнего поселения, от которого сейчас осталось лишь городище, образованное бугристыми валами, да фундамент цитадели. К вечеру, проехав уже надоевшие и слившиеся в единый образ сады, мы достигли окраин местечка Хасан, где был назначен наш ночлег.

Долго ехали мы главной улицей этого городка, усыпанной лавками и чайнахане. У большинства из них были выставлены целые коллекции чашек, блюдец и различных приспособлений для приготовления и потребления чая, чьи названия все так сразу и не упомнишь. Некоторые из них я нашел вполне достойными того, чтобы привезти их с собой по возвращении в Петербург. Здесь на нас мало обращали внимания, вероятно, привыкнув к постоянному присутствию иностранных купцов, за коих, видимо, приняли и нас. В местечке этом мы приметили две или три мечети, а также несколько каменных двухэтажных домов, украшенных резными колоннами, в одном из которых нас удобно разместили на ночлег. В отличие от европейских традиций, по которым я так соскучился, нас всегда селили не на верхних, а на первом этаже, чтобы удобнее было после нашего отъезда сменить полы, перекрасить стены и изничтожить всю утварь, до которой мы дотронемся. Нас уже не удивляли эти дикие нравы, мы смирились и с безразличием подчинились всем этим нелепым обычаям и суевериям, потому как бороться с ними тяжело и бесполезно.

Помнится, та ночь выдалась странной. Птицы, за исключением ворон, все исчезли куда-то, попрятались, умолкли, а те, что попадались-таки нам на глаза, подворачивали лапки и пригибались к земле. Слуги и проводники на втором этаже не спали, то громко топая по комнате, словно гоняясь за бешеной овцой, то беззвучно затихая, а караван снарядили в дорогу чуть засветло. На все мои расспросы старый Ахмет, побывавший некогда у нас в плену и потому говоривший по-русски лучше других, кого нам удалось нанять, произнес лишь одну фразу: «Курунде-укуруб-ятур», словно бы это должно было все объяснить. Мы вновь двинулись в путь.

С выездом на открытую степь нашему караул-бегиⁱⁱпочему-то заблагорассудилось свернуть с прямой проезжей дороги в сторону, на объездную тропу, ибо ему привиделся Аджаль, хотя из нас никто не видел ни единой души. Вскоре мы попали в лабиринт насыпей, рвов и арыков, переезд через которые был изрядно затруднителен и грозил поломать все экипажи. Так мы блуждали какое-то время, пока Бог наконец не вывел на нас какого-то человека, гнавшего навьюченных ослов. Как оказалось, он тоже был вынужден свернуть с дороги, увидев этого таинственного Аджаля, хоть и со спины. И никто не хотел мне объяснить, кто же этот Аджаль, лишь делая страшное лицо и прикладывая палец к губам в знак молчания. Признаться, меня это начало настолько сильно раздражать, что я громогласно заявил: «Наш вооруженный отряд вполне может справиться с любым разбойником на дорогах». Ахмет же в ответ горько рассмеялся и таинственно произнес, что с Аджалем бесполезно воевать, он непобедим. Прошло немало времени, пока нам наконец удалось выбраться на проезжую дорогу.

 

Он скрупулезно и подробно рассказывал обо всех трудностях этого пути. Я, убаюканный его монотонной речью, снова стал проваливаться в бесконечность, а мой одурманенный коноплей мозг вырисовывал абсурдные картины колодцев, полных змей, летающих людей, ведьм, изрыгающих проклятья, кровь, струящуюся по стенам незнакомых мне строений. Дальнейшее продолжение его рассказа не только не примирило меня с реальностью, но лишь усугубило невнятное ощущение душного кошмара, от которого не удавалось очнуться.

 

До ночлега оставалась пара часов, когда в этой мертвой степи еще издали мы заметили громадную стаю птиц. Лишь подъехав ближе, мы увидели, что все воронье собралось вокруг подыхающего верблюда и жадно ожидало момента смерти. Это был страшный живой скелет, обтянутый кожей, из последних сил старающийся любым движением отпугнуть стаю падальщиков. Полчища голодных ворон со зловещим карканьем отпрянули в стороны, но, отлетев на несколько шагов, снова опустились на землю, наблюдая за своей жертвой. Я потянулся было к ружью, прикрепленному к седлу позади меня, намереваясь прекратить страдания несчастного животного, но Ахмет остановил меня, назидательно сказав, что на все воля Аллаха, и не мне в нее вмешиваться. Ценой неимоверных усилий мне пришлось уступить, но видит небо, в тот момент я был готов пристрелить наглеца, посмевшего так бесцеремонно и недозволительно схватить меня за руку. Стоило нам отъехать, как вороны в ту же секунду слетелись и нагло уселись на верблюде, покрывая брюхо, шею и голову. Печальная картина. А каково же так вот умирать в этой степи одинокому путнику и в предсмертные мгновения видеть, как тебе в глаза смотрят эти черные птицы, нетерпеливо ожидая твоего последнего вздоха.

Ночевали у сардобыⁱⁱⁱс наполовину обвалившимся порталом. Из глубин памяти всплыло имя ее строителя, благодетеля степей – Абдуллах-хана^iv. Как жаль, что нынешнее правительство не поддерживает столь полезные начинания предшественников. Хотел бы я вновь побывать в этом краю в моменты его величия, ибо этот упадок и запустение наводили на меня неизлечимую тоску. Развели два костра и расселись вокруг них, когда вдруг выяснилось, что один из проводников куда-то пропал, и место его было пустым. Однако караул-беги сидел неподвижно и с каменным выражением лица всматривался в темноту. Я спросил Ахмета, что тот видит, и он трепетным шепотом заявил, что с нами сидит Аджаль. Я спросил, как он выглядит, считая все это пагубным влиянием той дурманящей травы, что курят эти степняки. Ахмет описал высокого молодого смуглого мужчину в белых одеждах и белом же тюрбане, лицо его было закрыто, на коленях лежала обнаженная сабля, а позади стоял белый конь. И вновь спросил я уже удивленно, раз его не победить, то почему бы не убежать? Но, как и ожидалось, от Аджаля невозможно убежать или спрятаться. Его можно лишь смело встретить лицом к лицу и тогда, возможно, он пощадит тебя. Тогда я воздержался от дальнейших расспросов, о чем теперь несказанно жалею. Кто знает, быть может, нам всем удалось бы избежать постигнувшей нас участи.

На утро мы не увидели ни тела пропавшего, ни каких-либо его вещей, из чего сделали вывод, что он попросту сбежал по неведомой нам причине. Ахмет же и двое оставшихся его людей совершили какой-то обряд, опознанный нами как похоронный, и прочитали молитву, ну да пусть делают, что хотят, лишь бы быстрее добраться до Бухары.

 

Зачем он только упомянул этого верблюда, теперь это видение преследовало меня вновь и вновь, с каждым разом все ярче и ярче. Они все продолжали свой путь к смерти, я уже ясно это понимал и в чем-то даже завидовал им.

 

…Ехали всю дорогу молча, пока не достигли прекрасного здания из кирпича. Просторные сводчатые галереи и мавританский портал украшали его, а коридоры с галерей вели во внутренний дворик, вымощенный плитами. Были тут и кладовые, и спальни с подушками и одеялами, пусть и старыми, и террасы с конюшнями для лошадей. И это здание было воздвигнуто Абдуллах-ханом и служило путевым дворцом для нужд путешественников. Перед порталом были раскинуты зеленые палатки. Тем вечером нас ожидал роскошный достархан^v и ужин в зале, устланном коврами и бархатными мутаками^vi.

Всю ту ночь я и глаз не сомкнул. Остальные же члены посольства чуть не отправились на тот свет от мангального угара, хорошо еще, что мне хватило сил доползти и распахнуть дверь. И в этот момент, страдая от удушья, я увидел меж палаток того самого Аджаля, которого описывал Ахмет. Потом же наступило какое-то полузабытье, в котором до меня издалека, словно из-под земли, доносились крики и шум. Пришел я в себя только к полудню. Полковник Семенов и подполковник Оффенбах были рядом, услужливо протянув чашку с водой и сообщив печальную новость: два бухарца ночью в драке перерезали друг другу горло. Остался лишь Ахмет, благо ехать уже было недалеко. Версия эта действительно звучала разумно и убедительно, но почему-то у меня перед глазами вновь и вновь вставал тот человек в белом, с обнаженной саблей ходивший меж шатров, а по подолу его одеяний струилась кровь.

Ахмет нещадно гнал лошадей, никто не возражал. Он был зол, силясь уразуметь, почему Аджалю вздумалось погубить нас. Я же вообще перестал что-либо понимать. Полковнику Семенову вдруг так некстати вспомнилась резня в Митане. Ахмет лишь печально покачал головой, проронив, что русские порой страшнее Аджаля. Я взмолился о том, чтобы как можно скорее добраться до зимовья эмира, но на чужой земле чужого Бога мой отвернулся от меня.

Нас ждали в Караул-Базаре, встречая пестрой многолюдной толпой, стреляя в воздух и что-то радостно выкрикивая. Ахмет впервые за всю дорогу улыбнулся. Спешившись, вошли мы в грандиозное здание с мозаичной облицовкой, резными карнизами, разноцветными арабесками. Кое-где видны были обрывки вязевых арабских надписей. Желая осмотреть караван-сарай, я прошел во внутренний двор, по форме похожий на четырехугольник со срезанными углами. Вдоль него тянулись стрельчатые коридоры, откуда-то из темноты лилась тихая печальная мелодия, способная усладить слух даже французских монархов. Все пленяло своей роскошью, красотой, гармонией и величием, но, увы! на всем этом была какая-то печать запустения, тлена, разрушения.

Пришлось идти дальше, соблюдая законы гостеприимства. В приемном зале встретили нас трое сановников в парчовых халатах и чалмах, украшенных золотыми пряжками. По виду главный из них, худощавый старик, заговорил первым, назвавшись Магомет-Шерифом^vii, губернатором города Бухары. Двое других оказались его советниками. После взаимных приветствий и поклонов нас усадили напротив и последовали неизбежный чай и кушанья, состоявшие из самых изысканных блюд бухарской кухни, поданные нам (что вызвало немалое наше удивление) на русском фарфоре. Когда же с угощением было покончено, и мы допивали сладкий чай, Магомет-Шериф начал объяснять, что сожалеет и извиняется за невозможность нашей встречи с эмиром. Я же смотрел на него, прислушиваясь, но звук его голоса проносился мимо ушей моих, а в глазах все расплывалось. Внешность старика начала меняться, фигура вытянулась, кожа стала гладкой и более светлой, глаза блестели с хищным азартом, - передо мной сидел Аджаль. Он медленно протянул руку и обнажил саблю, ткнув меня самым концом острия и что-то резко и отрывисто сказав на арабском. Я почувствовал, как медленно завалился на подушки, приметив с отчаянием, что со спутниками моими происходило то же самое.

И теперь мне в глаза смотрел не человек, а ворон, позади которого целая стая этих гнусных птиц каркала, смеясь и радуясь предстоящему лакомству. На границе уплывающего сознания мелькнула ребячески обидная мысль, что Ахмет не пошел нас провожать к Шерифу. Ну, ничего, завтра придет проводить в последний путь. И какая разница, веришь ли ты в чуждую тебе смерть, главное, что смерть верит в тебя.

 

- Думай, что хочешь, но в тот момент я тоже увидел рядом с собой Аджаля. Продолжение истории я узнал позже, в госпитале, из записки, оставленной стариком. Его подобрал и выходил Ахмет, подарив на память чашку, из которой Воронцов пил чай с Аджалем. В той же записке была фраза, обращенная лично ко мне: «Не торопись умереть, торопись жить». А рядом лежал мундштук того самого кальяна с коноплей, что я курил несколько дней назад при нашей встрече.

- Ты нашел Воронцова?

- Я даже не искал, а где-то через месяц покинул временный приют и переехал во Францию, благо Феликс (Юсупов) не забыл нашей былой дружбы. И порой мне кажется, что все последние годы – это кошмар от наркотического угара, а я – верблюд, недобитый и брошенный на произвол судьбы.

 

(Аджаль – по повериям бухарцев смерть, являющаяся в образе человека с оружием в руках. Курунде-укуруб-ятур – стоны, слышные из могил.)