Без названия

-И что было дальше? - спросил я нарочито ровным голосом.
-А дальше... Дальше я обнимаю ее и запускаю пальцы ей в волосы, ты знаешь, они мне всегда нравились...
Неудивительно, подумал я, у Марики были действительно прекрасные волосы — длинные, тяжелые, светлые. Если она встряхивала головой, они обрушивались на спину как волна или как горная лавина. Когда я услышал о том, что она утонула, то сразу подумал, что больше никогда не увижу этой волны — и от этого, именно от этого, а не от чего-то другого — тогда стало почти больно.
-...и понимаешь, они были мокрые. Не чуть-чуть влажные, а именно мокрые, как будто она только что из озера вынырнула. Я руку отдергиваю — и вижу, что у меня сухие пальцы. И тогда, Йозеф, мне стало страшно. Ужасно страшно, прямо до паники. А она смотрит на меня, и глаза у нее такие большие, удивленные, и я сказал себе — ну что ты, дурачок, это же Марика, ты же ее любишь, ты же без нее эти два года сам не свой был... Ну а волосы — ладно, с кем не бывает...
-И?
-И все. Живем вот. Она когда спит, волосы назад отбрасывает, чтобы меня не касаться. Вот ей сегодня полотенце купил — большое, толстое, махровое — вдруг поможет?
И он достает это полотенце, тычет мне его в лицо, а у самого в глазах такая неподдельная радость, настоящая, но какая-то уж слишком живая, на грани безумия. А потом сует свое полотенце обратно в чемодан и уходит, а я остаюсь... Я не знаю, зачем он мне все это рассказал, может, ему просто нужно было с кем-то поделиться, ведь я тоже знал Марику, в конце-концов. А про Лану, наверное, он и не слышал, иначе не стал бы мне всего этого говорить. Или наоборот — слышал, просто я насолил ему чем-нибудь. Или наоборот опять — решил подбодрить. Что-то я запутался во всем этом — мотивы человеческих действий — вот чего я никогда не понимал.
Бывают люди, у которых угрозы покончить с собой превращаются в неотъемлемую часть жизни, стилистический элемент, так сказать. От них нужно бежать и не возвращатсья, пока они свой стиль не поменяют. Лана никогда об этом не заговаривала. Я даже и не знал, что что-то было не так. Наверное, она об этом упоминала — но я уже говорил, что плохо разбираюсь в людских мотивациях, а говорю о них еще хуже.
Просто однажды, когда я пришел домой, она лежала на постели совершенно мертвая. Она сделала себе смертельную инъекцию — я в общем-то так и не понял, почему. Я ученый, у меня бывают дома различные препараты, некоторые из них опасны, но я даже не догадывался, что Лана в них разбирается, и уж тем более не предполагал, что она сможет или хотя бы захочет сделать себе укол.
А еще я почему-то обратил внимание на то, что укол был все же сделан плохо - на месте инъекции образовалась достаточно крупная и уродливая шишка. Когда за ней приехали врачи, я так и стоял и смотрел на эту шишку
После рассказа Сашки во мне будто что-то изменилось. Вернее, будто поселилась внутри какая-то червоточинка, заставлявшая меня каждый день уходить с работы точно в срок, а не засиживаться допоздна в лаборатории,и наполовину пугливо, наполовину с надеждой спрашивать у соседей, не заходил ли кто ко мне, пока меня не было.
Когда я вернулся с работы три недели спустя, Лана лежала на кровати. Ее грудь мерно вздымалась — она спала. Прежде, чем я успел что-то подумать, я бросился вперед и провел пальцами по сгибу ее левой руки. Рука наткнулась на большой вздутый бугор, и лицо Ланы дернулось. Так, подумал я, надо будет купить завтра мазь для рассасывания гематом и домашний халатик с длинным рукавом. Ей пойдет.